Аркадий и Борис Стругацкие «Сталкер» — вариант киносценария (окончание)
Сталкер, Писатель и Профессор расположились на отдых. По-прежнему туман.
Сталкер. Вы представить себе не можете, как всё это получилось хорошо. Вы ей понравились, теперь я это знаю. Наверное, вы — хорошие люди. Я ведь никогда не знаю заранее, угадал я или нет. Тех ли я людей выбрал. Наверное, это вообще нельзя угадать, и всё выясняется только здесь, когда уже поздно. У меня иногда руки опускаются из-за своего бессилия, от своего неумения разобраться в человеке... Но Зона не ошибается. Никогда. Смотрите, как мягко она с вами обошлась. Пропустила через водопад. Повернула — осторожно повернула! — не ушибла, не испугала, просто вывела нас обратно, и где вывела? — под гайкой, откуда вообще никогда никто не возвращался... а мы невредимы...
Писатель. Мы-то ладно! Главное — подштанники профессорские целы остались...
ПроФессор. Послушайте, заткнитесь. Не суйте вы свой нос в дела, в которых вы ничего не понимаете.
Писатель. А чего здесь такого понимать? Подумаешь — психологические бездны... В институте мы на плохом счету, средств на экспедицию нам не дают, набьём-ка мы наш рюкзак всякими там манометрами-дерьмометрами, проникнем в Зону нелегально и все здешние чудеса проверим алгеброй... Никто в мире ничего про Зону не знает, а тут выходит наш Профессор весь в белом и объявляет: мене, текел, фарес... И все рты раскрывают и хором кричат: «Нобелевку ему! Две!»
ПроФессор. Писателишка вы задрипанный, трепло бездарное... Вам бы стены в сортирах расписывать, психолог доморощенный...
Писатель. Вяло. Вя-ло! Не умеете. Не знаете вы, как это делается. А потом, психология — это не моя сфера. Моё дело — улавливать социальные тенденции повышенным чутьём художника. Вы, учёные, эти тенденции создаёте. Не спорю. Но сами вы в них ничего не понимаете.
ПроФессор. Чего же это мы, например, не понимаем?
Писатель. Главного не понимаете. Это раньше будущее было только повторением настоящего. Великие перемены маячили где-то за далекими горизонтами. А теперь вашими трудами нет уже никакого будущего. Оно слилось с настоящим. Завтрашний день здесь, рядом, он держит нас за горло, а вы этого не понимаете...
ПроФессор. Ну, хорошо. Я иду за нобелевкой. А вы зачем? Хотите подарить человечеству сокровища своего покупного вдохновенья?
Писатель. Кашлял я на человечество. Во всём вашем человечестве меня интересует только один человек — вот этот. (Тычет себя в грудь пальцем). А в этом человеке меня интересует только одно: стоит он чего-нибудь или он такое же дерьмо, как и все прочие.
ПроФессор. Ну и что будет, если узнаете вы, что дерьмо?
Писатель. Знаете что, господин Эйнштейн? Занимайтесь своей наукой, занимайтесь своим человечеством. Но только человечеством минус я. И вообще я не желаю с вами спорить. В спорах рождается истина, будь она проклята. (Он поворачивается к Сталкеру). Вот, кстати, шеф, вы ведь приводили сюда множество людей...
Сталкер. Не так их было много, как мне бы хотелось...
Писатель. Ну, всё равно, не в этом дело... Зачем они шли сюда? Чего они хотели?
Сталкер. Счастья...
Писатель. Это-то понятно, за несчастьем никто не пойдёт... Но конкретно, какого именно счастья?
Сталкер. Я не могу об этом говорить. По-моему, это было бы нехорошо, если бы я рассказывал о том, что я знаю... Это ведь не касается ни вас, ни меня... Да и знаю я очень мало. Люди не любят говорить о сокровенном...
Писатель. Да, пожалуй, вы правы... Я глупость спросил. Но что же это получается? Значит, вы на своем веку повидали множество счастливых людей... Я вот, например, не видал за всю свою жизнь ни одного...
Сталкер. А я тоже. Они возвращаются с терраски, я веду их назад, и больше мы никогда не встречаемся... Ведь желания исполняются не мгновенно... Наверное, дни проходят, прежде чем каждый получит своё...
Писатель. А сами вы... никогда?
Сталкер. А я и так счастлив. Больше мне ничего не надо.
Все молчат.
Писатель. Нет, всё это как-то непонятно. Есть во всём этом какое-то недоразумение... Желания, счастье... Ну, предположим, вступлю я на эту терраску и вернусь завтра на свою виллу самым гениальным писателем нашего времени. Я же знаю, чем это кончится. Всё, что я с этого момента напишу, будет казаться мне особенно скверным и ни к черту не годным. Критики примутся рвать меня в клочки, как это они всегда делали со всеми гениями. А то, что я гений, выяснится лет через сто. Ничего себе счастье! Значит, нельзя желать гениальности? А ради чего ещё идти на терраску? Как вы считаете, Профессор?
Никто ему не отвечает.
