Тарковский: музыкальные цитаты.
Фильмы Андрея Тарковского, как известно, допускают самые разнообразные прочтения: через призму христианства или даосизма, Ренессанса или постмодернизма, через цитаты из Сервантеса и Достоевского, Тютчева и Пушкина, через поэзию Арсения Тарковского… И попытки подобных прочтений время от времени осуществляются. Однако вряд ли правомерно рассматривать мир Тарковского сквозь призму какой-либо одной философской системы, религиозной доктрины, эстетики. Он был всегда открыт к познанию. Интересовался культурой в самых разных ее формах и проявлениях, и многие особенности киноязыка фильмов Тарковского объясняются именно разнообразием и глубиной его интересов. Но так как он был человеком независимого ума, то все доктрины и эстетические концепции им творчески перерабатывались, и потому ни одна из них не должна возводиться в абсолют и рассматриваться как ключ ко всему творчеству режиссера.
Исходя из этого посыла, мне захотелось проследить, как необычно используется в фильмах Тарковского в общем-то вполне привычный кинематографический прием музыкального цитирования.
Как это ни парадоксально, картины Тарковского, в которых мало музыки как таковой, чрезвычайно музыкальны. Уберите Баха из фильмов «Солярис», «Зеркало», «Жертвоприношение», уберите музыку В. Овчинникова из «Иванова детства» или Э. Артемьева из «Сталкера», и получится совсем другое кино. В своей книге «Осколки зеркала» Марина Арсеньевна Тарковская пишет, что в детстве у ее брата были абсолютный слух и красивый голос. Сам Тарковский впоследствии говорил, что если бы он не стал режиссером, то стал бы дирижером. Закономерно, что к концу своего земного пути он поставил «Бориса Годунова» в театре «Ковент-Гарден», мечтал снять фильм-оперу. Цитаты из различных музыкальных произведений пронизывают почти все его фильмы (за исключением «Андрея Рублева» и, пожалуй, «Сталкера»[1] и несут не только эмоциональную, но и смысловую нагрузку.
В «Ивановом детстве» включение музыкальной цитаты в канву картины на первый взгляд может показаться вполне логичным, поскольку оно мотивировано самим сюжетом фильма. В фильме цитата из русской народной песни «Не велят Маше за реченьку ходить» звучит трижды. Однако никаких прямых сюжетных мотивировок для подобной цитаты нет. В повести В. Богомолова патефон «молчит». Катасонов просто не успевает его починить — на войне не до музыки. Тем более неслучайным представляется и «оживление» мертвого патефона, и сам выбор песни, которая трижды начинает звучать в картине, но так и остается недопетой.
Холин и Гальцев готовятся к переброске Ивана в тыл врага. Они выходят из штаба, чтобы проверить лодки, но в эту минуту Катасонов включает отремонтированный патефон и в церковном подвале раздается голос Шаляпина.
Во второй раз эта песня звучит в сцене, когда Холин, Гальцев и Иван, проверив снаряжение, садятся «на дорожку». И в эту минуту Гальцев снова заводит патефон. Но здесь звучит только одна, первая, строка той же песни. Холин резко выключает патефон. «Ты что, упал?» — одергивает он Гальцева, показывая ему всю неуместность подобных «сантиментов». С одной стороны, на войне не до музыки, и вообще, сидеть на дорогу полагается в тишине, а с другой стороны, мелодия тоскливая и печальная — плохая примета. И действительно, эта безобидная лирическая песня в контексте сцены звучит, как пророчество, как знак беды, таящейся на том берегу и для Ивана, и для Маши.
В следующей сцене песня прозвучит уже для Маши, которая приходит к Гальцеву проститься. И снова мы слышим только первый куплет песни, но теперь уже почти до конца. На слове «глаза» пластинку «заедает». И это не случайность, как и в другом фильме Тарковского — «Ностальгия». Песня не хочет быть допетой. Прерванная песня — это и прерванная любовь, которой не место на войне.
В этой песне появляются слова «речка» и «Маша». Маша, Мария — самое распространенное в старину русское женское имя. Это имя матери режиссера, Марии Ивановны Вишняковой, и имя героини многих стихов Арсения Тарковского — Марии Густавовны Фальц. В повести Богомолова девушка-фельдшер безымянна. Впоследствии имя Мария станет знаковым для Тарковского: так зовут героиню и в «Зеркале», и в «Ностальгии», и в «Жертвоприношении». Правда пока в «Ивановом детстве», оно, имя, имеет не столько христианское, сколько народное, фольклорное, звучание.
«Не велят Маше за реченьку ходить» написана от третьего лица, причем в фильме она звучит в мужском исполнении. Между тем изначально она хороводная, женская, и понять ее можно и так, что это сама Маша сетует на горькую судьбу, изливает душу. Однако в контексте «Иванова детства» песня звучит как мотив трагически оборвавшейся любви. И «тот берег» становится уже не просто другим берегом реки, а иным миром, царством смерти, лежащим по ту сторону Стикса[2].
