Андрей Тарковский. Cценарий «Гофманиана»
— Ну, смерти-то бояться совсем уж ни к чему.
— Это вам, достигнувшему бессмертия,— усмехается Гофман.
— Бессмертия? А что такое бессмертие?
— Никто не знает, что такое бессмертие, — вставляет Гофман во фраке.
— Скажите, — обращается Гофман к нему, — кроме того, что вы повторяете мои черты, вы не можете ничего?
— Я могу все, что можете вы, естественно, и еще кое-что. Послушайте, любезный! — подзывает он официанта. — Принесите мне, пожалуйста, одну сырую морковь.
— Морковь, ваше превосходительство?
— Да. Одну сырую морковь.
Пожав плечами, официант уходит, приносит в мелкой тарелке тщательно вымытую морковь и неторопливо удаляется с гордым видом.
Гофман во фраке берет нож и режет морковь на кружочки.
— Что это? — спрашивает он, показывая на нарезанную морковь.
— Морковь, — отвечает Гофман.
— Нет, — отвечает его двойник и ударяет ладонью по столу, после чего морковные кружочки превращаются в золотые.
— Смысл философского камня заключается в том, что он никогда не попадает в руки человека, — заявляет он.
— А вы? Кто вы?
— Господин Гофман! — нарушая одиночество маэстро, кричит, появившись в дверях, пожилой человек в ливрее. —Пожар! Театр горит!
Здание театра охвачено пламенем. К нему невозможно приблизиться от жара. Пожарные лошади шарахаются, обрывая упряжь. Лопаются цветные окна. В дыму мечется голубиная стая. Ночь. Дымятся стены пожарища. Мрачно смотрят оконные проемы в безоблачное звездное небо.
Гиппель
В берлинском кабинете Гофмана сумрачно: шторы задернуты, чтобы свет не раздражал больного, который сидит у камина в кресле со скамеечкой под ногами, в шлафроке и накинутой на плечи шали.
Гиппель, слегка приоткрыв штору, сидит у окна. Это их последняя встреча. Гиппель должен уехать сегодня вечером.
— Кто я такой все-таки? Ты не можешь мне сказать? — спрашивает Гофман.
— Ты мой друг, и мне очень не хочется с тобой расставаться. Особенно сейчас, когда тебе нездоровится.
— Конечно... Музыкант? Художник? Писатель?.. Или просто советник экстренной комиссии?.. А может быть, ты все-таки задержишься? Хоть бы еще на день!
— Это совершенно невозможно. Я ведь от себя не завишу.
— Никто от себя не зависит...
— Ты слышал, Юлия Марк покинула Грепеля. Они разошлись.
Гофман отвечает не сразу.
— Дай мне... Открой правый ящик секретера и дай мне синий конверт. Он должен быть в самом низу, под бумагами.
Гиппель встает, подходит к секретеру и возвращается с письмом.
— Прочти. Это я писал доктору Шпейеру. Прочти вслух. Начни со второй страницы — до этого пустяки, поклоны и ужимки...
— Если ты настаиваешь...
— Ты знаешь, мне сейчас пришло в голову... Мы ведь с тобой ни разу не поссорились! Это за тридцать-то пять лет! Ну читай, читай... Постой... Попроси Мишу, чтобы она сделала мне пуншу.
— Умоляю, воздержись... — просит Гиппель.
— Ну, читай, читай... со второй стоаницы.
— «Можете себе представить, читает Гиппель, — я долго разговаривал с Фанни Тарновой и понял...»
— А кто эта Тарнова?
— Бедная старая дева из Гамбурга. Пишет ужасные романы...
— «...и понял, — продолжает Гиппель, — увы, то что она хотела скрыть от меня: горечь жизни, сожаление об утраченной юности, все это жестоко изменило душу Юлии. Ода перестала быть мягкой, нежной, детски беззаботной. Может быть, все снова переменится теперь, когда она покинула кладбище, полное увядших цветов, похороненных радостей и надежд...»
— Прости, — перебивает чтение Гофман, — вот ты чиновник и довольно преуспел... Скажи, правильно ли я сделал, что будучи старшиной советников вызвал этого идиота, полицмейстера фон Кампца в суд?
— Как ты выражаешься...
— Ну хорошо, не идиота, просто клеветника, но прав я или нет, призвав его к ответу по закону?
